О Воронине столько написано и сказано, что, кажется, прибавить нечего. Сухие факты сгорают в огне эмоций, пеплом покрыто огромное пространство, в центре которого его одинокая грандиозная фигура, и извилистые цепочки следов - к нему, от него, обратно; но все вокруг, все в зоне его непреодолимого магнетизма.

Эмоции - размахом во весь мыслимый спектр: от обожания до ненависти. Не от любви до неприязни, а именно так - от обожания и преклонения до ненависти. Полюса меняются, и вот вчерашние обожатели ненавидят, вчерашние ненавистники обожают, и все эти испепеляющие молнии сильных - неважно как окрашенных - чувств, бьют в него, бьют наотмашь, насквозь, насмерть, а он их все заземляет и заземляет. И страшно подумать, каково это - жить, каждую секунду принимая в себя трассирующие очереди чужих любовей и ненавистей. И никому неведомо, сколько рубцов расплавило его горячее и сегодня, в 74, сердце. И вообще - как это - взять и взвалить на себя бремя определять человеческие судьбы?

Когда говоришь о таких личностях, как Воронин, невероятно трудно отделить личность от политической карьеры. В этой спаянности, неразделимости общественного и частного родовое проклятие, или, если угодно, высшее благословение: он родился, чтобы быть политиком, как рождаются писателями, композиторами, художниками. Для него политика - естественная функция, и потому с ним дико диссонирует всякий, кто стал политиком в результате технологической вивисекции. То есть - с ним диссонируют абсолютно все, кто за 25 лет подвизался на этом поприще в Молдове. Но - каждый, каждый! - мерил себя по нему.

Если обращаться к литературным аллюзиям, надутые через соломинку лягушки пытались сравниться с большим и сильным волом. Выглядело смешно, выглядело нелепо. Ибо никогда лягушке, пусть даже способной купить себе самых ушлых и умелых политических консультантов и технологов, не стать волом. Но это безальтернативно: не было, да и сегодня нет в молдавской политике иной меры, планки, иного камертона. Кроме Воронина.

Многие рисковали повторить. Кому-то казалось, что достаточно переть напролом, чтобы где-то там, в конце пролома, открылась ему великая воронинская тайна с президентской лентой через плечо в виде вожделенного бонуса. Но очень быстро оказывалось, что траектории его политических движений сложны и непредсказуемы, что кратчайший для него путь между двумя точками - вовсе не прямая, что его напор вовсе не физическое, а прежде всего интеллектуальное действие, многократно усиленное опытом и интуицией. И многие поняли, что не так-то прост этот Воронин, но это запоздалое озарение приходило к ним, как правило, уже на дне пресловутого пролома.

Старый, как мир, прием - самоутверждаться за счет сильного -

в молдавской политике означает самоутверждаться за счет Воронина. Сколько их было, сколько есть, сколько еще появится. О некоторых так и хочется воскликнуть: "Господи, да как же можно? - вот этим самым ртом???". Но и тут как-то все невпопад. Моложе, но глаза мертвые, пустые, глупые, без глубины, остроты, чертей, гнева. Иной и крут, а не орел! Сила силе доказала: сила силе не родня. Не тот размах. Не та, извините, энергетика. Не то силовое поле вокруг.

Бывало, что и обмануть людей удавалось. Но ненадолго. Как-то уж слишком быстро становилось понятно, что Воронин все делал лучше тех, кто говорил, что сделает лучше, чем Воронин. Лучше утверждал принципы демократии, лучше занимался евроинтеграцией, впрочем и евразийской интеграцией - тоже лучше, лучше проводил реформы, лучше открывал Молдову миру, лучше строил государство.

Он вообще единственный, кто этим занимался: строил Молдавское государство. И потому вызывал гнев и пристрастие: это же неслыханное, немыслимое нахальство - строить независимое Молдавское государство! Отсюда и маниакальная идея свергнуть Воронина, идея совершенно бессмысленная, поскольку невозможно свергнуть того, кто не держался и не держится за пост и статус. Ну а с собственноручно, всей жизнью возведенного пьедестала, его не свергнуть никогда и никому.

Судить Воронина дело не просто неблагодарное, но бесполезное. Миссия таких, как он, одиноко выбирать пути во тьме: никому не суждено и не по силам забежать вперед с фонарем, чтобы осветить дорогу. Всякий ли путь был выбран правильно, всякая ли болотистая тропка выводила из трясины, всякий ли брод вел мимо омута, всякий ли мост преодолевал пропасть? Об этом никогда нельзя сказать наверняка, во всяком случае до тех пор, пока конца пути не видно. Исторические личности подлежат только и исключительно суду истории. Вот пусть она и рассудит.

Впрочем, у Воронина с историей - особые отношения, он ее творил. Воронин творил историю, упрямо противореча опыту своих соавторов-предшественников: он никогда не выбирал кровопролитие.

Александр Константинов